Из неисчислимых списков жертв политических репрессий мы выделили имя Михаила Ивановича Сверчкова по двум причинам. Во-первых, он родился в селе Средние Апочки 25 сентября 1895 года в крестьянской семье. Во-вторых, потому что по спискам он проходил как комиссар ЧК.
При знакомстве со следственным делом, оказалось, что на момент ареста (т.е. осенью 1918 года) из Старооскольского уездного Чрезвычайного Комиссариата по борьбе по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и саботажем Михаила Ивановича уже отчислили. Но еще весной 1918 года Сверчков был, что называется, на коне. После октябрьского переворота 1917 года он, выпускник двухклассного сельского училища, сделал головокружительную карьеру. Избранный сельским обществом в Исполнительный Комитет Знаменской волости, он одновременно сидел на трех креслах: исполнял должность казначея, комиссара по борьбе с контрреволюцией и комиссара по просвещению.
Миша Сверчков, ставший в один момент Михал Иванычем, проводил в уезде кастинг учителей, решая: кто может при новой власти заниматься педагогикой, а кто нет. От советского педагога он требовал в первую очередь идейности, считая, что все остальное приложится.
Еще державшиеся друг за дружку и за место работы преподаватели Старооскольского реального училища вспоминали, как молодой парень из Средних Апочек учил их уму-разуму.
«По моему убеждению, это был советский работник до кончиков ногтей, — вспоминал о нем учитель реального училища Иван Прокофьевич Соболев, привлеченный в качестве свидетеля уже после расстрела Сверчкова. – Мы, представляя профессиональные интересы учительства, добивались, чтобы все учителя остались на местах. Сверчков же, напротив, отстаивал интересы советской власти. Он был человек страстный и умеющий действовать, <придерживающийся> самого крайнего течения…» [Архив УФСБ РФ по Белгородской обл. Архивно-следственное дело №9232. Л.13].
Вот эта-то любовь к крайностям и сгубила молодого советского работника. В водовороте революций он имел неосторожность примкнуть к партии левых эсеров, у которой не оказалось будущего. При установлении однопартийной системы, большевики рассеяли своих вчерашних союзников. Хотя в некоторых местах эсерам симпатизировало большинство населения, они не сумели организоваться и дать сдачи большевикам.
Одним из камней преткновения во взаимоотношениях большевиков и левых эсеров стала организация комбедов (комитетов бедноты). Эсеры были категорически против этого органа «народной власти», справедливо полагая, что ничего хорошего от него ждать не придется. Не случайно против Михаила Сверчкова в его родном селе ополчилось именно руководство комбеда. Впоследствии большевики сами разочаровались в комбедах и упразднили их. Но в тот момент, когда решалась судьба героя нашего очерка, комитеты бедноты терроризировали местное население на законных основаниях.
Михаил Иванович даже на допросе 25 октября не скрывал своего возмущения: «У нас в селе 1 600 голов, а когда избирали Комитет Бедноты, то участвовали в выборах 70 человек. Они выбрали 16 человек, а имели право выбрать только полчеловека» [Там же. Лист без номера].
Подробнее о взаимоотношениях Сверчкова с местным комбедом рассказал его брат Никифор Иванович, вызванный на допрос, спустя две недели после расстрела Михаила. Никифор сообщил, что его покойный брат смело обличал махинации руководства среднеапоченского комитета бедноты. За «отчуждение хлеба», согласно декрету центральной власти, гражданам причиталось по 14 рублей за пуд ржи и 18 рублей за пуд пшеницы. Апоченские «бедняки» выдавали односельчанам соответственно по 9 и 10 рублей, а разницу оставляли себе «на бедность». За запись в комитет бедноты его руководители брали нефиксированный взнос, с каждого разный. Так что многим жителям села «стать бедными» было не по карману [Там же. Лл.11-12].
Кроме того, Сверчков испортил отношения с новым председателем Знаменской волости Г.П.С. Неистовый обличитель напомнил председателю о его дезертирстве из Красной Армии и припугнул приказом, согласно которому дезертиры не могут занимать руководящие должности в советских учреждениях. Знал Сверчков и о других темных делишках Г.П. И о ворованной лошадке с упряжью, и о присвоенной шубе на меху, и о сдаче в аренду земли. Знал и не молчал. А председатель со своей стороны копил компрометирующий материал на Сверчкова. И собранная им информация оказалась востребована раньше.
Председатель-дезертир объявил комиссара-эсера «политическим противником советской власти» [Там же. Л.8] и сообщил следователю ЧК, что на съезде волостных комбедов Михаил Иванович «высказывался против реквизиции хлеба у кулаков» [Там же]. Председателю Знаменского исполкома вторил председатель среднеапоченского комбеда М.Д.М.: «Я лично Сверчкова знаю как явного контрреволюционера, защищающего интересы кулаков на общем сельском сходе, и когда беднота стала возражать ему за его поддержку кулаков, Сверчков со своим братом <Василием> начал стрелять по бедноте» [Там же. Л.7-об.].
А.Г., еще один ангажированный свидетель из Средних Апочек, подтвердил, что Сверчков «на сходе открыл с братом пальбу из револьверов» [Там же. Л. 7]. И вообще, по словам А.Г., покойный Сверчков (а этого свидетеля допрашивали так же после расстрела Михаила Ивановича) «усеми действиями… шол против савецкой власти» [Там же].
Более подробно описал происшествие на сельском сходе старший брат Сверчкова Никифор. Но он не присутствовал на этом собрании, так как еще служил в армии. Об инциденте он знал по рассказу другого брата – Василия, бывшего непосредственным участником событий. (О судьбе самого Василия в деле нет никакой информации).
«Весной был сход, высказывались ораторы, — объяснял Никифор Сверчков на допросе 30 ноября 1918 года инструктору Курской ГубЧК Василию Читкову. – Когда стал говорить Василий Павлович Гладких, ему не дали и стащили с трибуны. Брат мой Василий Сверчков говорит: «Что же одному дали высказаться, а другому нет». В это время один из публики, Илья Семенович Гладких, крикнул: «У Василия Сверчкова есть револьвер!» Гавриил Феофанович Сверчков схватил его за руку. Василий рванулся и побежал в сторону. Часть общества побежала за ним. Брат Михаил бросился на помощь брату Василию, думая, если догонят, то убьют. Видя, что скоро Василия схватят, Михаил выстрелил вверх. Люди остановились…» [Там же. Л.12].
То есть братья Сверчковы охоту на бедноту не открывали. Стреляли они вверх в целях самозащиты и усмирения разбушевавшегося общества. А общество (во всяком случае самая агрессивная его часть) вернулось на собрание и постановило: имущество Сверчковых разобрать по людям, а самих «преступников уничтожить» [Там же]. Вооруженный отряд ликвидаторов возглавил Г.П.С. Да-да, тот самый председатель-дезертир, которому Сверчков был, как бельмо на глазу. Ликвидаторы, не откладывая дело в долгий ящик, окружили дом Сверчковых.
Встречать непрошенных гостей вышла мама «преступников», которая объяснила, что ее сыновья еще не возвращались домой с сельского схода.
После организации комитетов бедноты и переизбрания волостного исполкома Михаил Иванович оказался не у дел. Поэтому он радостно принял приглашение занять должность начальника команды при Знаменском военном комиссариате. Но председатель Знаменского волисполкома вместо того, чтобы утвердить Сверчкова, арестовал его как «контрреволюционера». Этот ярлык приклеили к Михаилу Ивановичу за то, что он «упустил правого эсера А.Е. Набережного». Как это случилось?
В августе 1918 года в уездную ЧК пришла из Курска депеша, составленная в мягких обтекаемых выражениях, вероятно, каким-то интеллигентом-теоретиком:
«Курская ГубЧК просит Вас предложить тов. Ал. Е. Набережному, учителю Ив. Ев. Тупикову и сыну бывшего станового пристава Мильскому, живущим в Знаменской волости, явиться в Курскую ГубЧК. В случае отказа с их стороны, препроводить с караулом».
Сверчков выполнил просьбу губернских чекистов и предложил означенным лицам добровольно поехать в Курск. Тупиков и Мильский свое согласие дали. Набережный шел в кооператив за папиросами и обещал на обратном пути зайти к Сверчкову и поставить свою подпись под «приглашением». «И заходит до сих пор», — иронично сообщал Михаил Иванович следователю на допросе за неделю до своего расстрела.
Первый раз Сверчкова из Старооскольского арестантского дома вызволил его односельчанин Александр Хорошилов. Он в ту пору занимал ответственный пост коменданта Старого Оскола и обладал достаточным авторитетом, чтобы взять Михаила Ивановича на поруки.
Среднеапоченский комбед был взбешен и подал в Старооскольский комиссариат по борьбе с контрреволюцией ходатайство с просьбой «расследовать про такого волка в овечьей шкуре» [Там же. Л.4].
Вторично Сверчкова арестовал местный комбед, когда пришел искать у него оружие, а нашел мешок пшеницы, припрятанный под амбаром его «малоумной сестрой». Михаила Ивановича продержали под замком в Средних Апочках около суток, а затем выпустили. Мешок с пшеницей в качестве военного трофея остался у бедноты. Сверчков, добиваясь справедливости, отправился вызволять злосчастный мешок и в третий раз угодил под арест. На это раз навсегда.
Письмо Михаила Сверчкова в Старооскольский уездный исполком, написанное им из арестантского дома, напоминает одновременно и крик о помощи, и автоэпитафию. «Я был страшный гонитель право-эсеровского элемента, — писал узник, защищая свою революционность. – Дорогие товарищи, прошу вас… не оставьте своего товарища, брошенного по личным счетам в тюрьму. Прошу вас возбудить ходатайство о скорейшем расследовании» [Там же. Л.5].
В конце заявления Сверчков выражал смиренное желание быть скромным инструктором по всеобщему обучению и просил отправить его в Орел на соответствующие курсы [Там же].
Но его отправили не на курсы, а в расход. Потом началось расследование о расстреле Старооскольским ЧК М.И. Сверчкова, возбужденное по инициативе ГубЧК. Смертный приговор приводили в исполнение пять человек. В том числе следователь уездного ЧК Н.Н.И. Он сообщил, что расстреляли Сверчкова 16 ноября в 22 часа 20 минут. «После расстрела через 10 минут все разошлись по домам. На следующий день, когда началась работа в комиссариате, я первым долгом взялся закончить это – написал две телеграммы: одну в Москву в Чрезычайком, другую в Курский Чрезвычайком» [Там же. Л.6].
Но телеграммами для следователя дело Сверчкова не завершилось. Ему вскоре самому пришлось давать развернутые показания выше стоящему начальству. Дополнительный колорит протоколу допроса придают анкетные данные следователя Старооскольской ЧК. Из своих девятнадцати лет этот чекист (уроженец Одессы, член РКПб) год провел в тюрьме, куда попал за ограбление унтер-офицера на корабле «Евстафий». И, если бы не революция, перевернувшая все с ног на голову, оставаться бы этому следователю всю жизнь подследственным.
Три ответственных партийных работника назвали Сверчкова «безукоризненным защитником советской власти» [Там же. Л.15]. Положительно характеризовал его и старооскольский народный судья 2-го участка И.И. Мазалов: «…человек искренний и убежденный социалист с глубокими справедливыми взглядами. Лично во мне он ставил прекрасные впечатления. По его словам я считаю его коммунистом» [Там же. Л.14].
Бывший писарь при штабе резервной части царской армии Григорий Кононович Прядченко, в 1918 году избранный председателем Старооскольского исполкома, признался, что знаком был с покойным поверхностно, ничего контрреволюционного за ним не замечал, а о его расстреле узнал из «официальной бумаги» [Там же. Л.16].
Сам Прядченко, будучи ровесником Сверчкова, пережил его на 19 лет. На партийном Олимпе он продержался до 6 июля 1937 года. В тюрьму Григорий Кононович отправился в статусе председателя Харьковского Облисполкома и члена ВЦИК и ЦИК СССР. В заключении его быстро перемаркировали в члены антипартийной террористической организации. Расстреляли Г.К. Прядченко 2 октября. Реабилитировали в 1956 году.
Михаил Иванович Сверчков был реабилитирован лишь в 2003 году. А в 1918 году его ославили на весь уезд как контрреволюционера и даже сообщение о его расстреле разместили в местной газете «Известия».
Осенью 1918 года на II Губернской партийной конференции делегат Старооскольской уездной организации РКП(б) товарищ Хайкин победоносно докладывал, что еще недавно в уезде было засилье эсеров, но «в настоящее время все антисоветские элементы удалены от политической работы и изгнаны из всех учреждений» [Борьба за советскую власть на Белгородщине. Матр 1917 г. – март 1919 г. (Сборник документов и материалов). Редактор Н. Быстров. Белгород, 1967. 380 с. – с.203]. О том, что это удаление и изгнание порой переходит в физическое устранение политических оппонентов, делегат дипломатично умолчал.
На своем последнем допросе Михаил Сверчков вспоминал слова, сказанные им председателю среднеапоченского комбеда: «Знайте, если прольется моя кровь, то эта кровь безвинная» [АУФСБ РФ по Белгородской обл. АУД №9232. Лист без номера]. Это никого не усовестило и не разжалобило. Кровь пролилась. И эта тонкая струйка слилась с общим багряным фоном периода репрессий.
17 ноября 1918 года Никифору Ивановичу Сверчкову в Старооскольском ЧК выдали карманный ножик, кошелек с 90 рублями и никелированные часы. Это все, что осталось от брата Михаила.
Время эсеров в истории нашего края быстро прошло. Но революция еще долго требовала новых жертв. С аппетитом пожирала она и своих вчерашних фаворитов: и верных ленинцев, и неверных троцкистов, и неимоверных бухаринцев, зиновьевцев и т.д., и т.п. А им-то, наивным, казалось, что они пришли к власти всерьез и надолго.
Венчает следственное дело М.И. Сверчкова жалоба в ГубЧК жительницы Старого Оскола Анны Дмитриевны Есиповой. Она жаловалась на местных чекистов, которые ворвались в ее квартиру с обыском и забрали 24 куска мануфактуры. Есипова была профессиональной портнихой. Плодами своих трудов она зарабатывала себе на жизнь, а так же содержала старушку маму и троих своих детей.
Гражданку Есипову не удостоили ответом. Ее жалобу брезгливо подшили к первой попавшейся папке с бумагами и забыли. Этой папкой оказалось дело бывшего комиссара волостного ЧК Михаила Сверчкова.
Священник Владимир Русин.
Очерк написан по материалам следственного дела №9232 из архива УФСБ по Белгородской обл.
Благодарим за помощь в исследовательской работе В.М. Рябкова, В.В. Меженина, В.В. Боеву и О.М. Хижнякову.
Статья вышла в газете «Вечерний Оскол» 10 июня 2011 г. (№24)